Литературный перекрёсток 06/06/2009

- Спасибо за приглашение, Виталий. Я бы прочел для начала что-нибудь из своих «Пейзажей» – это небольшой цикл, объединенный общим, как бы это сказать, восторженно-ироническим отношением к природе.  Наверное, названия сами за себя говорят: «Пейзаж с коровьем мычанием»,  «Пейзаж со вскинутой бровью» и тому подобное.  Я прочту, пожалуй, «Пейзаж с запахом грибов».

Засеял и, звёздную штору
Задернув, окончил свой труд.
Хоть спорилось дело, не скоро
Те споры в веках прорастут,

Не скоро небесное млеко
Насытит убийственный мрак
И, вещий, из клейких молекул
Соткётся всевидящий зрак

И это узрит.  Но повсюду
И шорох какой-то и стон,
И, превозмогая простуду,
Туманный всплывает планктон,

И робко и поодиночке
Затлели не то светляки,
Не то запятые и точки
Из Данте… Вдоль красной строки

Комета хвостом загребает,
Просыпался звёздный помёт,–
Вселенная пахнет грибами,
Луна сыроежкой плывёт.

- Анатолий, видимо, вы не случайно выбрали сейчас это, навеянное небесными мерцаниями и мыслями о чём-то большом, стихотворение?

-  Вы знаете, если тут и есть замах на что-то большое, как вы говорите, он все же не в звездном небе самом по себе, – кого этим удивишь! – а как раз в том, что всякие такие «пустяки», как сыроежки или светляки претендуют на то, что они никак не меньше отвечают пафосу Творения, нежели «всевидящий зрак» нашего разума.  Для меня тайна всего живого, той же обычной сыроежки, вполне соизмерима с тайной мироздания.  Более того, если на всю Вселенную не разносится запах грибов, то в ней и человеку по-моему места нет. Но вы б меня не спросили, я бы сам вряд ли это сформулировал для себя.

- Творческий процесс вообще – дело тёмное. Даже для самих авторов. Поди знай, почему пришла такая строка! Такая или другая метафора!.. Между тем, как мне показалось, тема запахов, ароматов, смешений и растворений их в хаосе окружающего мира, - важный для вас художественный компонент. Вот, скажем, в «Я люблю вечерами, пока фонари не зажгли...». Может быть, кстати, вы прочитаете его сейчас, проиллюстрировав слушателям то, о чём я говорю?

-  Да, пожалуй, вы правы.  В стихотворении, о котором вы говорите, похоже, есть что-то обостренно «обонятельное». Но это, как я понимаю, идет не от желания смаковать, а скорее от потребности вникнуть в оттенки, пойти за оттенками, за запахами или осязательными ощущениями – пойти вглубь самих вещей и дойти, может быть, до того момента, когда приоткроется что-то важное… Если, конечно, само слово побудит к тому, позовет за собой…  Помните у Пастернака: «Не знаю, решена ль загадка зги загробной, / Но жизнь, как тишина осенняя, подробна».  Думаю, нет ничего в жизни, что не заслуживало бы пристального внимания художника, поэта.  Нужно только вслушаться в те самые подробности… сполна отдаться моменту.

Я люблю вечерами, пока фонари не зажгли,
С головой уходить в копошащийся сумрак,
Чтоб, дав волю глазам,  вновь  увидеть все крыши вдали
Наподобие старых баулов и сумок,

Видеть вновь, как над трубами месяц встает на ребро,
А пока где-то улицу щупают шины,
Я уж шарю впотьмах, добывая такое добро –
Что там ваши развалы и рынок блошиный!  

В час, когда, как в янтарной смоле, незнакомый мне люд
Утопает в домах, навалившись на ужин,
Я все фото со стен и все люстры, и запахи блюд,
Всё гребу и тащу через окна наружу,

Собираю преданья, что там в сундуках изнутри,
Забывая про гомон и гонор столичный,
Да за пазуху прячу – пока не зажгли фонари
И меня не узнали, не взяли с поличным.

- Анатолий, мне кажется, по прочитанным вами стихам слушатель наш уже понял, что как поэт вы получили воспитание в русском академическом классе, в традициях, которые из двадцатых-тридцатых годов, несли в последующие десятилетия – Заболоцкий и Аркадий Штейнберг, Тарковский... Подчёркиваю, речь идёт не об их возможном влиянии на вас, но именно о традициях, которые они сохраняли. Вы, надеюсь, не будете возражать если я отнесу вас именно сюда, а не к тем, кто непременно в поиске, говоря условно, формалистического модерна?

- Мне очень лестно, если я дал повод вспомнить эти имена.  Вообще-то эксперимент я люблю, но для меня и в самом деле очень важна классическая «кладка» в поэтическом тексте.  Знаете, меня просто завораживает работа каменщиков – например, то, как выложена набережная в Петербурге или арочный свод в парижском соборе.  Я люблю это и в стихах, ведь тем самым создается особая звучность, акустическая осязаемость. Такая классическая «кладка», классическая строфа в поэзии, думаю, никогда себя не исчерпает, ведь ее плотность способна создавать особую «сверхпроводимость»,  благодаря которой самое обыденное – тот же «вечерний самовар», как у Пушкина в «Онегине» – наполняется особыми смысловыми обертонами.   Но, согласитесь, стихи ведь не только для чтения глазами, но и для проговаривания, интонирования, хотя у разных поэтов в разной степени. К примеру, Мандельштам часто писал с голоса, сначала проборматывал, буквально пробовал на язык. Поэтому вызвучивать некоторые его стихи, ощущать биение их на языке, в гортани – настоящее наслаждение. Сама поэзия ведь родилась задолго до появления письменности. И вокальное начало в поэзии, связанное еще с древними заклинаниями – это ее генетическая основа. Если огромные эпические  тексты  передавались из уст в уста многие века, то не только из-за своего образного строя, но и потому, думаю, что всем доставляло особую радость произносить эти строки, а то и выпевать, как в сопровождении  кифары пели древнегреческие аэды.  А если говорить о влиянии, то, мне кажется, больше всего я обязан именно музыке;  как музыкант по образованию, как виолончелист – я понимаю, что значит сыграть пьесу так, чтобы ощутить всю полноту авторского замысла.  Стихотворение для меня – та же музыкальная пьеса, где первый звук столь же важен, что и завершающий. И у меня не просто потребность вчитываться в стихи, но и проговаривать любимые строчки и прослеживать всю мелодическую линию до конца. При этом я как раз люблю диссонансы, когда слова спорят с традицией, сопротивляются классическому канону, пусть даже режут ухо – но сама форма в конечном итоге заставляет их сложиться в нечто гармонически цельное.  Давайте, я прочту коротенькое.  «Орфею».

Ну кого разжалобишь ты своей кифарой,
Ты такой талантливый – а сплошной наив,
Все равно не сжалится греховодник старый,
И тебе возлюбленной не вернет Аид.

Знай, зерна не вырастить и на полбуханки,
Если не растлить его, зарывая в прах.
Не беги ж и ты, Орфей, от судьбы–вакханки,
Быть тебе растерзанным, чтоб ожить в веках.

- Ваш Орфей, знает что такое «полбуханки» хлеба. Это само по себе знаменательно. Вот, кстати, вы упомянули о том, что получили музыкальное образование. Однако много лет отдали профессии звукорежиссера на разных телеканалах Москвы. Вопрос, который в этой связи невольно напрашивается: вы считаете, что стихия звуковая как-то оказалась причастна к тому, что вы обратились к поэзии?

-  Действительно, на хлеб я зарабатывал, в основном в качестве звукорежиссера на телевидении – более 30-и лет. Но первые стихи появились, когда я еще и выговорить такого слова не мог: «звукорежиссер».  Любопытно, однако, я вспоминаю, что первая в жизни стихотворная строчка, написанная в детстве, была связана именно со звуковым ощущением: «Как тихо, ночь, твое дыханье / Под покрывалом темноты, /Не слышно птичек щебетанье…» – что-то в этом роде.  Кстати, у меня есть стихи, напрямую связанные с моей профессией.  Одно вот посвящено великому английскому изобретателю и создателю звукозаписи Эдисону – он фиксировал звук еще на восковых валиках, это конец 19 века – помните такие большие раструбы, они так конусом сходились к какому-то совершенно загадочному аппарату?  

            ЭДИСОН

Не Эзоп, не эзотерик –
Он простой изобретатель.
Но узрел вдруг новый берег
Он из старой из Британии.

Знал он, раненный навылет,
Знал, пронзаемый идеей,
Что судьба верёвку мылит
Нам злосчастным, кто, седея,

Беспробудно и бессонно
Ждёт ответов, глядя в бездну, –
Вот таким про Эдисона
Знать не так уж бесполезно.

Если вдруг тоска навалит,
Он придёт развеять скуку,
Он поставит новый валик,
И трубу приставит к уху.

Голоса и отголоски,
Эпосы и мелодрамы,
Выцарапал он на воске,
Как времён кардиограммы.

Всё, в чем было жизни жало,
Что истлело, став золою,
Вдруг  запело, задышало,
Под алмазною иглою.

Вновь и шорохи и хрипы,
Вновь к тоске моей нетленной
Пробивается сквозь клипы
Эдисон всея Вселенной.

- В эпоху Интернета не устарел ли Эдисон?

- Думаю, наоборот.  Кстати, метод Эдисона опять востребован – вы ведь знаете, что снова стали цениться виниловые пластинки из-за более теплого звука. Но кажется, что и сами вещи тогда дольше хранили тепло человеческих рук. Нет, интернет – великое изобретение, что говорить.  Но почему-то нас все больше и больше завораживают старые, отливающие медью или латунью приборы – все эти компàсы морские, телеграфные аппараты.  В них какая-то надежность, осязаемая ясность.  Электроника у меня вызывает страх – и по той причине, что удобства и комфорт я приобретаю ценой тотальной зависимости от неких «зашитых» программ.  Конечно, я счастлив записывать музыку на современной аппаратуре, но если у меня что-то и вызывает восхищение, то это… когда я вижу, как кусочки бумаги притягиваются к янтарю, если его хорошо потрешь о собственные штаны. Вот бы на этом остановиться!  Вспомнил, кстати, свой стишок – о примусе.

Созвучен латыни,
Сияет в латуни.
Но всё же он ныне
В забвении втуне.

Часто нас радовал примус,
В чём же теперь его минус?

А в том, что за годы
Меняется вкус:
Он вышел из моды,
Как вышли комоды,
Высокие своды,
Пенсне, пароходы –
Он ихней породы –
И в том его плюс! 

Продолжение беседы – в следующем выпуске «Литературного перекрёстка».