Русские поэты в Париже. Е.Бунимович, Л.Рубинштейн

 Инга ДОМБРОВСКАЯ

опубликовано 23/03/2010 Последнее обновление 28/03/2010 18:10 GMT

Вечер "Весны поэтов": читает Олеся Николаева, сидят (слева направо): Мария Степанова, Евгений Бунимович, Лев Рубинштейн.
И.Д./RFI

По случаю года России во Франции на ежегодный поэтический фестиваль «Весна поэтов» во Францию были приглашены пять поэтов из России. Встреча с двумя из них, Евгением Бунимовичем и Львом Рубинштейном:

 

Весна поэтов в Париже

По случаю года России во Франции на ежегодный поэтический фестиваль «Весна поэтов» во Францию были приглашены пять поэтов из России. Встреча с двумя из них, Евгением Бунимовичем и Львом Рубинштейном в нашей сегодняшней передаче.

Русская поэзия была гостьей проходившего с 8 по 21 марта ежегодного французского поэтического фестиваля "Весна поэтов". Русские поэтические события были приурочены к проводящемуся сейчас году России во Франции. Отметим, прежде всего, "Антологию русской современной поэзии", вышедшую благодаря прямо-таки титаническим трудам переводчиц Кристины Зейтунян-Белоус и Элен Анри-Сафье: увесистый фолиант, более ста поэтов, 240 страниц...  Пять авторов, чьи стихи вошли в этот сборник - Сергей Гандлевский, Лев Рубинштейн, Евгений Бунимович, Олеся Николаева и Мария Степанова - только что побывали во Франции, читали свои стихи и в столице, и в провинции, и, похоже, довольны качеством перевода. Как говорит Евгений Бунимович, об этом можно судить по реакциям публики, слушавшей эти переводы.

Евгений БУНИМОВИЧ: Прежде всего, здесь была представлена большая «Антология современной поэзии», которую перевели и составили Кристина Зейтунян-Белоус и Элен Анри. В основном звучали стихи из этой антологии. Но, поскольку, у нас были еще и другие переводы – в других антологиях, других изданиях – и поскольку у нас не артистический опыт, а литературный, то хотелось что-то вирировать и менять в зависимости от вечера. Читали то, что переведено.

Как реагировали слушатели? Вы сказали в каком-то интервью, что люди во французской провинции задавали немного «детские» вопросы.

Во-первых, важно то, что люди реагируют. И это такой значимый для нас момент, потому что это говорит и о качестве перевода. Публика была все-таки, прежде всего французской, и когда ты слышишь, что в переводе публика реагирует, это значит, что что-то донесено в этом переводе. Это важно. Что касается наивных вопросов,  то мне кажется, что это скорее плюс, чем минус. Потому что в более русской аудитории  там стараются так заковыристо поставить вопрос, что к концу человек уже сам не очень понимает, что он спросил. И главное, что это скорее самовыражение. А здесь люди спрашивали какие-то совершенно ясные вещи. Они пришли на вечер поэзии, они спрашивали, всегда ли в России, скажем, поэты читают стихи наизусть, что для французов удивительно. Или – стоя и с каким-то выражением, как они говорили. Они привыкли, к французской манере, когда поэт сидит, у него открыта книга, одеты очки, и он тихим монотонным голосом читает стихи. Ну, вот такие вещи были. Про рифму – поскольку ее сейчас уже нет во французской поэзии. Они были наивные в том смысле, что это были первые, простодушные вопросы, которые люди не проглатывают.

Как вы оцениваете издание «Антологии современной русской поэзии»? Туда вошли стихи почти ста поэтов, это – целая панорама современной российской поэзии…

Там у нас всех четыре-шесть текстов у каждого есть. Это более ста поэтов, конечно, столько не бывает, это надо хорошо понимать. Я бы так сказал: в основном, все те, про кого мне кажется, что они – поэты, они там есть. Может быть, там есть чуть больше, чем мне бы казалось. Я делал в Канаде, во франкоязычном Квебеке, похожую антологию, в ней было 33 поэта.

***

С Евгением Бунимовичем мы встретились на заключительном вечере русских поэтов, который прошел в небольшом уютном зале парижского «Théâtre 13 »  («Театре 13», названном так, потому что он находится в 13-м округе французской столицы). На вечере был показан фрагмент французской театральной постановки по мотивам текста Цветаевой «Мой Пушкин», звучала неожиданно экзотическая гармонь венгерской певицы, исполнявшей русские и славянские песни, а поэты читали свои стихи.

Очень тепло зал принимал русских поэтов, чьи стихи звучали также во французском переводе. Возможно, к поэзии, которая в России всегда была очень серьезным делом, у французов существует особое доверие.

Как звучит русская поэзия во французском переводе? Возможно ли перевести стихи? Понимают ли иностранцы переведенную русскую поэзию? Оказывается, да. Насколько вообще это возможно. У поэта-концептуалиста Льва Рубинштейна есть свой особый прием чтения своих стихов для иностранной аудитории. Оригинал и перевод идут вперебивку. И это даже придает стихам некое новое особое звучание...

Лев РУБИНШТЕЙН: Мой репертуар на этом фестивале был ограничен тем, что было переведено на французский.

По-моему, с этими французскими вкраплениями даже появилось какое-то неожиданное, новое звучание…

Я надеюсь, да. Вообще у меня эта практика давно существует. Обычно во Франции, в  Германии, в Америке, я вместе со своими переводчиками читаю. Я придумал этот способ, перебивку, и неожиданно получается вроде бы как диалог.

Вас очень тепло принимали в Париже. Вы только что проехали по французской провинции, вы довольны приемом ваших слушателей?

Да, я очень доволен! Это для меня большая неожиданность и я даже не знаю, как к этому относиться: в каких-то крошечных городках – полные залы людей. Я совершенно не знаю, чего они ждали. Я совершенно не знаю, что они получали. Но здесь же публика очень доброжелательная, вежливая. Очень много было вопросов, к сожалению, однотипных, но тем не менее.

А каких?

Ну, начиная  с «как живется поэту в России», «что означает поэзия сейчас в России», «так же много ли читателей, как раньше»…

И как живется поэту в России?

Какому как. Мне как-то всегда хорошо жилось, потому что я всегда делал, что хотел.

Вы упомянули о «вежливом» отношении публики. Говорят, что во Франции живопись «съела» литературу, тогда как в России, все, что связано со словом, - это главное.

Я думаю, что в России тоже что-то чуть-чуть меняется. Новое поколение больше дрейфует в сторону визуальности. Я это чувствую. Но, слово – конечно. Это – традиция, это инерция, на наш век хватит.

Слова путешествуют в русле истории, которая имеет такую дурную повторяемость. В вашей ипостаси эссеиста у вас была некоторое время назад статья о признании экстремистским лозунга «долой самодержавие»… Но, если вдуматься, это же абсурд!...

Да, они, таким образом, признают то, что имеет место самодержавие. Сейчас вообще в смысле понятий, лозунгов, всяких словесных конструкций происходит невероятный раздрай. При советской власти была устойчивая, твердая, застывшая идеология и было понятно, что все, что ей не соответствует – либо под подозрением, либо подвергается репрессиям – в зависимости о того, насколько не соответствует. Сейчас они сами не знают, что и как. От всего дергаются, нервничают. Им кажется все сказанное сказанным против них. Потому что, как я подозреваю, они не хуже других понимают собственную не легитимность.

Как вы смотрите на все это как поэт и гражданин?

Я не знаю, как разрешится эта ситуация. Я стараюсь видеть во всей этой ситуации свою роль. А свою роль я определяю как роль диагноста.

Это традиционная роль русской поэзии?

Ну, иногда это бывает роль бойца, борца. Это не соответствует моему темпераменту. Мне важно – назвать.

В обществе систематически вспыхивает полемика на тему «с кем вы, деятели искусства». Кажется, что поэзия осталась в стороне от соблазна приблизиться к власти?

На сегодняшний день нет соблазна большого. Я думаю, что если он появится, то часть поэтов этому соблазну, разумеется, поддастся. Я в этом не сомневаюсь. Очень многие люди хотят быть прикормленными. Они пока не очень нужны. Ведь вспомним, в двадцатые годы, по крайней мере, до середины двадцатых годов новая большевистская власть не очень интересовалась искусством, поэтому была относительно большая степень свободы в искусстве. Когда они поняли, что искусство им нужно – как инструмент, как механизм, они быстро приспособились. Одних выдавили за границу, других убили, третьих купили. Если им придет в голову, что им нужны искусство и литература… посмотрим, что будет.

Откуда это? Может быть, людям искусства важно чувство причастности, прислонённости к власти?

Конечно. Я не могу это объяснить только меркантильными интересами. Среди художников в широком смысле очень много таких, условно говоря, женственных натур, которые любят силу, любят власть, хотят, чтобы им дали потрогать мускулы…

Лев Семенович, ваше отношение к Парижу? Какой он, ваш Париж?

Я был много раз в Париже, но для меня остался тот Париж, в котором я был первый раз. Из очень холодной Москвы 1991 года я приехал в Париж, где светило солнце. Меня поселили в гостинице в Латинском квартале. Потом я шел, шел, шел – просто, как лунатик, шел по улице – и пришел в Сен-Жермен-де-Пре, - я не знал, что это так называется. Увидел, - какое приятное место. Потом я узнал, что это еще из песни. И это для меня до сих пор любимое место. Много прекрасных мест, но туда я прихожу в каждый приезд. В Париже я не жил никогда, я только был гостем. А это – разные ощущения…

ИД